Олег Фронтинский

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ОЛЕГА ГРИГОРЬЕВА


Олег Григорьев жил тогда под кличкой «пятнадцатилетний». Я уже прослышал о юном таланте, но знакомиться не спешил. Я тогда носился с В. Некрасовым, которого сразу, уже по походке, выделил среди студентов архитектурного факультета (я учился на 4 курсе, а он поступил на первый).

Олег тогда уже закончил свои университеты. Его уже попросили из СХШ, где ему уже делать было нечего – он все знал и многое умел. Он был вундеркинд и схватывал все на лету. В 14 он учил сверстников любоваться классикой, а скоро освоил и новые достижения – сразу во всех областях: в живописи, в литературе, в музыке. Кажется, только до архитектуры не добрался и очень уважал архитекторов, с которыми потом и общался.

СХШ располагалась при Академии. Интернат – на литейном дворе, рядом с общежитием. Там и происходили многие знакомства. Олег тогда дружил с Геной Космосом и Соханевичем, совершившими вскоре дерзкий побег сквозь железный занавес. Там же жил и Некрасов. И я захаживал пообщаться с талантами, собранными со всех концов земли.

Но с Олегом мы познакомились в захудалом пригороде Москвы. Не помню, кто дал мне адресок Зеленина. А он был ближайшим другом Олега и Тани Кернер, которую я знал совсем девчонкой.

…Многие годы я ценил Олега как художника. Знаю, что и в себе он ценил этот талант. А какой хороший художник не напишет стихов? Вы еще не читали моих.

В 15 лет Олег написал повесть «Один день детсадника». Он читал ее Шостаковичу, Слонимскому, Тищенко. Он дружил с композиторами, изучал литературу и по всему городу читал отрывки из Рабле, на котором оттачивал словесную изобретательность. Помню первый поэтический текст: «Ключ и чан возле черепа на столе» – это был словесный натюрморт. Из этого родились потом знаменитые «Стаканы».

…С детских лет Олег жил без родителей. Он ничего не ел, много курил, раскалывая спичку на 4 части и умудряясь прикурить от четвертинки.

Олег знал по Дворцу Пионеров мои детские акварели, а рисунки периода нашей встречи изучал с большим интересом (это было в 1963 году). Я был старше на 5 лет, нас свела любовь к живописи, и какое-то время я скрашивал его безотцовщину.
Олег жил на 15 линии Васильевского острова рядом со Смоленским кладбищем, с которым связаны его криминальные истории. Постоянно находясь в поиске впечатлений самого разного свойства, он часто попадал в сложные разборки, они довели его до «химии», а потом до «крестов». А когда мы познакомились, это был ангелоподобный мальчик, к которому тянулись очень многие. Я жил на 13 линии Васильевского острова, и мы часто встречались. Я участвовал тогда в проектировании «хрущевок» – имел постоянный кусок, немного подкармливал Олега и отдыхал у него от жуткой производственной рутины. Тогда боролись с тунеядством, и милиция помогала с трудоустройством. Олег познал немало профессий.. Чувствуя обращение в робота, убегал и бурно общался со всеми талантами, которых можно было найти в городе. И его убогое жилище не пустовало – у него я знакомился легко, будучи неконтактным. От чемпиона по боксу, поэта Горбовского до Саши Нежданова, крупнейшего тогда теоретика формы. Вереницей наезжали москвичи.

Талант общения был основным у Олега. Когда я вез его из Москвы в первый день знакомства, в его записной книжке было собрано 150 новых телефонов. Это за одну поездку. Он был академиком жизненных университетов. Кроме того, постоянно добирал школьные знания, заполняя конспектами и выписками многочисленные тетради.

Живые жизненные впечатления переплавились в поэзию сначала детских стихов, которые читались и детьми и взрослыми, а потом – недетских, в которых преобладала тема социалистического абсурда и алкогольного героизма.
Олег избегал тем возвышенно-поэтических. Вещи обыденные, часто помоечные были объектом его внимания и обыгрывания. Если для Сезанна мир лепился шаром, конусом и цилиндром, почему не лепить его мятыми баками и рваными башмаками.

Его ранние увлечения (особенно Пикассо, Миро) не дали интересных результатов. Освободившись от влияний и пристально разглядывая предмет, он сделал много интереснейших рисунков из жизни выброшенных вещей, обойденных вниманием растений и живых тварей. Кроме разбитых горшков и ржавых ведер он рисовал лопухи и борщевник, ветви деревьев и гнезда. Рисовал ворон и попугаев, лягушек и крыс, жуков и мух. Рисовал без брезгливости и без умиления – как естествоиспытатель.

Тяга к природе особенно развилась на «химии». Олег работал на строительстве комбината в лесах Вологодчины. Это были не худшие годы его жизни. После физического труда, которого так не хватает поэтам, он уходил в лес собирать грибы или ловить бабочек, из которых составил огромные коллекции. Он приучил дикого ястреба из поднебесья падать себе на плечо, лечил безногую ворону. А в тумбочке жили ужи.

Олега освободили досрочно, и опять потянулись скучные будни. После разгромной статьи Михалкова, понявшего, что Олег заткнул его своими детскими стихами, перестали печатать.

Жизнь, до которой был жаден Олег, мяла его и терла, появились морщины и шрамы. А книжки его зачитали до дыр. «Чудаков», в которой больше всего светлых шедевров, не встречал я в «Старой книге»…

Потеряв комнату на 15 линии, Олег несколько лет жил у Некрасова на Гончарной. Варил картошку, чистил селедку и кормил Володю, который честно трудился, чертил дома. Потом Володя уехал в Америку, и ближайшим другом остался Гена Устюгов. Мы же общались редко. К нему потянулась молодежь – Котельников, митьки, Яшке. Новое поколение набирало активность. Олег передал эстафету и ушел. Морщины и шрамы, и усталость, и доля цинизма, но хитроватые мудрые глазки всегда были при нем – до конца.

Кудрявого мальчика,
Светлого ангела
Жизнь изжевала
За тридцать лет.
Но все-таки вырос
Народный поэт.
Как вся страна,
Опустился до дна.
Каждого одаривая пером
Продолжал светиться нутром.
Пугал рожей,
На бомжа похожий,
Чувствовал близость
Конца
Грустно смотрели
Глаза мудреца.

На юношеское литературное развитие Олега большое влияние оказал режиссер Понизовский. Он, видимо, подсказал ему чтение Аристофана и Петрония, персидских сказок и Рабле, которого знал вдоль и поперек.