…в те дни в мою жизнь впал Анатолий Зверев. Именно впал, как некая глыба впадает в какой-нибудь недостроенный колодец или в разрушенную шахту.
Видела я Зверева и несколько раз до того. Зверев, «Зверюга» ласковое, пожалуй, название. Был когда-то боксером, и это чувствовалось в походке, в повадке. Гений. Но для меня лишь один из многочисленного сонма гениев, чтимых моим мужем.
Жарким летом 1977 года Анатолий образовался в дверях нашей узкой комнаты, крайне недовольный моим в ней присутствием. Я приболела и не могла встать. Анатоль не сделал ничего такого ужасного, о чем я была наслышана задолго до первой реальной встречи, а просто грубо предложил мне встать, чтобы почтить викингов жратвой и напитками. Никогда не забуду как деликатно, храбро и непреклонно за меня вступился девятилетний Ярослав, мой сын, которого, при желании, Зверев мог бы раздавить одним пальцем. Анатолий несколько обалдело притих, а «викинг»-муж лепетал что-то вроде: «Толенька, не сердись, видишь, она болеет, а вообще она красивая, а ты, Славочка, молчи, это же сам Анатоль!!!! Викинги удалились за добычей, а когда поздним вечером появились вновь, Зверев выглядел вполне умиротворенно, а на пиджаке Валерия почему-то не было обоих рукавов и пиджак стал жилеткой.
Надо сказать, что в 70-е годы Москва кишела тараканами. Не была исключением и мистическая комната Валерия. Не знаю почему, но в этот момент, в те дни моего нездоровья, засилья тараканов и сборов на отдых в Кривой Рог, Зверев почему-то решил пожить с нами. Мне показалось более благоразумным побыстрее поправиться и хотя бы начать выходить с детьми на улицу. Викингам понравилось нас сопровождать, вероятно, в нашей компании они чувствовали себя защищеннее. И правда, взгляды прохожих, которых невозможно было не замечать, были выразительны и красноречивы. Так получалось, что викинги шли чуть впереди, а я, держа младшего ребенка на руках, а старшего за руку, с довольно индифферентным видом отставала от мужчин на несколько шагов. Надо бы плакать, но меня веселил явный испуг во взглядах прохожих. „Какие мужские чудовища!“ трепеща и вжимаясь от страха в стену прошептала очаровательная, одна из тогда еще не вымерших подлинно московских пожилых дам. Чем же так пугали встречных два почти милых, почти интеллигентных человека? Странностью, неординарностью, рыком звериным и неуместным…
Шли мы все, чаще всего в кафе-стекляшку, располагавшуюся неподалеку. Там Зверева и иже с ним хорошо знали и хорошо же принимали за щедрые чаевые. Заказывалось все подряд, и даже детям какая-то еда доставалась. Все щедро запивалось и заливалось коньяком, остатки коего, вкупе с остатками разноплановой еды Зверев размазывал по лысеющей своей голове „чтобы волосы лучше росли и для ума полезно!“
Конечно, не только роль клоуна и хулигана веселила Зверева. Бывал он и грустным, сосредоточенным. Как-то, в порыве доброты великой позволил мне называться его ученицей, а как-то чуть не удочерил.
Понимал, принимал, очень по-своему ценил, и, возможно, любил он одну женщину Оксану Михайловну Асееву, вдову поэта Асеева. Оксана Михайловна очень нежно относилась к своему Зверюге, многое ему прощала, что и неудивительно ведь ее юность прошла закалку дружбой с Маяковским, Ходасевичем, Хлебниковым.
Зверев на 30 лет младше ее казался ей, быть может, почти подростком со всеми своими выходками. Она любила его талант, и, действительно, лучшие портреты он писал с нее. Он обожествлял ее терпение, неподвластную времени красоту. Зверев часто говорил ей: „Старуха, если ты умрешь, я тебя убью“. Так примерно и вышло, кода в 1986 не стало Анатолия, как-то растаял, распылился след и Оксаны Михайловны.
Мне не довелось понять и по-настоящему принять этого человека, но несколько моих портретов, которые он „слепил“ из картона и фанеры, щедро выжимая краску прямо из тюбиков, живут, и возможно, как-то даже мою жизнь продлят… Кто знает?…
Елена Янова |